По обыкновению, мы начнëм очень издалека. Будем надеяться, что не заблудимся.

Когда процесс — это объект

Будучи материальными телами, мы способны оперировать только тем, что воспринимаем как объект. Однако подобные ограничения связаны не столько c самой нашей природой, сколько с языком, упорядывающим наше мышление. В нашем языке глагол описывает то, что происходит с существительным, но сам глагол объектом не является. Однако мы можем превратить процесс в объект, дав ему существительное имя. Например, мы можем назвать нечто словом “скорость”. Мы не можем взять и указать на статичный объект где-то вовне и сказать: “Вот она, скорость!” Но всё равно можем запечатлеть её в слове или символе, более-менее представляя, что под ним подразумевается, и указать на символ.

Скорость как среда существования определённых свойств

Говоря о тех или иных свойствах тел, раскрывающихся в зависимости от их скорости, мы можем представить, что помещаем тела в ту или иную “скоростную среду”, подобно тому, как мы помещаем химические элементы в тот или иной реактив соответствующего кислотно-щелочного баланса, что проявляет определённые их свойства: лакмусовая бумажка меняет цвет, алюминий начинает бурлить, etcetera.

И скорость не всегда означает, что нечто прибудет из пункта А в пункт Б. Нечто может колебаться относительно точки равновесия или двигаться по замкнутому маршруту с той или иной скоростью. Так звук возникает, когда нечто заставляет трястись воздух, как желе на тарелке. Энергия распространяется, но сами молекулы воздуха не переносятся от источника до уха. И количество таких встрясок в секунду принято измерять в герцах. Замедляя до определённой степени звук (пользуясь соответствующей аппаратурой), мы можем услышать размеренные удары, а ускоряя размеренные удары, мы можем услышать тянущуюся ноту.

Также и свет есть сотрясение среды. Но не воздушной, а электромагнитной. И если мы увидим, как кто-то в ночи на верёвке вращает огненный шар, то шар в нашем восприятии превратится в огненный круг.

Иными словами, ускоряя или замедляя нечто, мы, связав со своим восприятием неподвижную систему координат, получаем возможность наблюдать его разные модусы бытия, которые выражены характерными для конкретной скорости признаками.

Нам некогда рассказывали в школе про модель атома, в которой электрон “вращается вокруг ядра”. И которая давно устарела. Теперь принято считать, что вокруг ядра имеется своеобразное отрицательно заряженное облако вероятности, которое по своей природе похоже на огненный круг из примера выше.

То есть вокруг ядра существует так называемый “электронный газ”, телесно состоящий из движения заряда на околосветовых скоростях. И такой быстро движущийся объект становится объектом совершенно иного рода, чем неподвижный.

И весь диапазон от полной неподвижности до световых скоростей является своеобразным “скоростным спектром”, который проявляет те или иные свойства объектов. Так мы можем наблюдать анимацию именно как анимацию, а не просто серию неподвижных кадров, начиная примерно с 16-18 кадров секунду. Однако свойство плавности у анимации появляется, начиная где-то от 30 кадров в секунду. Или можем слышать звук как нечто обладающее высотой тона, а не просто как серию биений, примерно с 20 герц. А свойством “внятности” в свою очередь обладают звуки в районе нескольких килогерц (речь без высоких частот будет бессмысленным бубнежом). Серия толчков, начиная с определëнной скорости, становится вибрацией. То есть чем выше скорость, с которой движется или колеблется объект, тем сильнее в нашем восприятии он интегрируется по времени: отдельные, разрозненные во времени процессы, происходящие с объектом, сливаются друг с другом, становясь в нашем восприятии объектом иного рода. Как пучок электронов, быстро бегая по экрану старых телевизоров, создавал иллюзию единой картинки.

Немного математики

Если вспомнить страшные слова “интеграл” и “дифференциал”, то можно потерять интерес к происходящему. Поэтому давайте найдём им понятные аналогии. Когда мы видим издалека величественно поднимающийся дым из трубы, мы в своём восприятии интегрируем его. То есть видим его одним махом весь и целиком. И чем из более далёкой перспективы смотрим, тем медленнее нам кажется дым и тем более цельным он выглядит. Однако, стоит подойти вплотную, так чтобы весь угол обзора застилал небольшой участок такого дыма, мы увидим, как он стремительно проносится мимо нас. Мы увидим мелкие детали небольшого участка, ощутим реальную скорость, но потеряем из виду всю картину. Это дифференцирование.

Иными словами, грубо говоря, телескоп — это воплощённый инструмент интегрирования, так как позволяет смотреть на дальние объекты, а микроскоп — это инструмент дифференцирования, что видно хотя бы из сущности самой формулы производной: производная — это формула, описывающая поведение маленького участка чего-либо. Например, малюсенького участка пути за малюсенький промежуток времени, что дает нам формулу скорости: dS/dt.

Культурные процессы

Но скорость присуща не только объектам, движущимся вокруг нас. Помимо пройденного расстояния, есть множество прочих феноменов, которые тоже меняются во времени и потому относятся к понятию скорость. Например, культурные явления. И они, как ни странно, вроде, не зависят от нашей воли, но при этом не существуют отдельно от нас. И притом подозрительно похожи на эволюционные процессы живых организмов.

И мы, подобно тому, как можем смотреть на дым либо издалека, либо в упор, на эти явления тоже можем смотреть как в конкретном моменте (дифференцируя, видя “огненный шар”, сам объект движения на маленьком участке), так и охватывая мысленным взором большие исторические пласты (интегрируя, видя “огненное кольцо”, “столб дыма, уходящий в небо”, весь маршрут разом).

Давайте приведём пример: мужской классический пиджак. У него есть несколько “эволюционных” казусов и “рудиментов”: приглаженные лацканы, петлица, нефункциональные пуговицы на рукавах, а также правило, согласно которому нижнюю пуговицу нельзя ни в коем случае застëгивать.

Есть и “породистые” “пиджаки-аристократы” с настоящими пуговицами на рукавах, которые можно даже расстёгивать. И крайнюю пуговицу на рукаве такого породистого пиджака нужно всегда держать расстёгнутой.

Каждый из этих элементов, когда начинаешь в него вникать, является объектом, который выражает некие процессы в обществе. И, как это обычно бывает у людей, связаны они с кровью, понтами и прочими пороками. Например три “рудиментарные” пуговицы на рукавах некогда были функциональными. И придумали их для врачей, которым надоело снимать каждый раз верхнюю одежду, проводя операции в полевых условиях. Проще расстегнуть пуговицы и засучить рукава. Но такие пуговицы дорого стоили, так как обшить петли (что раньше делалось вручную) — достаточно кропотливая операция. И многие позёры того времени, чтобы сделать вид, что носят дорогой пиджак, просто пришивали пуговицы к рукавам. Стильно и экономно. Поэтому, чтобы не прослыть позёром, если у тебя дорогой пиджак, не принято застёгивать крайнюю пуговицу, чтобы показать: это настоящие функциональные пуговицы, а не дешманская подделка из “Ашана”.

Однако в наше время на большинстве пиджаков, даже не самых дешёвых, пуговицы просто пришиты в качестве рудиментарного элемента декора, о котором мало кто задумывается, когда идëт на свадьбу друга или выпускной.

Если мысленно ускорить эволюцию пиджака, представив плавные переходы, то мы увидим сначала длинный сюртук, застёгнутый снизу доверху, постепенно приобретающий привычную, хоть и странноватую, если задуматься, форму: расстёгиваются, отгибаются и расплющиваются лацканы, оставляя лишь рудиментарную петлицу на левой стороне, нижняя пуговица однажды расстёгивается и больше никогда не застёгивается, хотя для этого есть все функциональные элементы (это дело ввёл в моду английский король с большим пузом, кстати говоря), а пуговицы на рукавах становятся чем-то вроде волос: несут чисто эстетическую функцию, потеряв свой изначальный смысл.

Каждая такая деталь является своеобразной ужатой, проинтегрированной до небольшой детали страницей истории, которую знающий эти нюансы человек, глядя на них, видит как бы одномоментно (симультанно), как столб дыма на горизонте.

То же относится ко всем культурным феноменам, если их не причислили к разряду “мёртвых”: они развиваются, вбирают в себя историю, обладая своеобразной гравитацией для валентных смыслов, ужимая со временем в себе огромные пласты информации, копание в которых доставляет множество незабываемых минут филологам, дизайнерам и искусствоведам. Так, например, далёкий потомок Финикийского царства — буква “А” — в течении определённых процессов (в основном — небрежности) встала рогами вниз, хотя в её очертаниях до сих пор легко узнаётся бычья голова (и это спустя тысячи лет).

Немного греков

Со словами похожая ситуация. Многие слова, утратив конкретную и питающую их почву, стали выражать сильно отвлечённые понятия. Но, имея достаточно энергии, они не спешат кануть в Лету. И энергию они черпают, питаясь “тонкой субстанцией”, которую создаём мы своим мышлением. Эти слова указывают не на что-то чувственное, а на конгломераты прочих слов, которые в свою очередь уже могут как быть “ближе к земле”, чем улетевшие в абстрактный космос понятия, так и сами являться отвлечёнными понятиями, но менее высокого уровня. Главное, чтобы не прервалась связь, питающая высокие понятия “живыми соками” чувственного восприятия.

Возьмём, например, слово “демиург”. До того, как стать Создателем Космоса, существующим где-то там, в трансцендентных пространствах, это слово давным-давно означало простых ремесленников. Или возьмём слово “архонт”. Многие современные оккультисты, вторя гностической традиции, называют этим словом неких трансцендентных “неорганических” существ (aka “летуны” или “воладорес”), которые “пленили” нас, “привязав” к определённому описанию мира и пониманию его законов. Однако в стародавние времена так называли просто высших чиновников. Типа наших парламентариев из Госдумы. Так что в каком-то смысле депутаты — тоже “летуны”. Но само понимание того, что “нечто диктует нам способ или правила, согласно которым мы понимаем мир”, вынудило людей много столетий назад как-то указать на подобную сущность, и в их вокабуляре нашлось подходящее слово: архонт.

Путь вещей

Для слова (или идиомы) выйти за пределы земного притяжения и стать крылатым — это благо, так как, питаясь более тонкими смыслами, меньше вероятность погибнуть, ведь, будучи не привязанным к определённому ареалу, всегда есть шанс найти местечко потеплее. Ведь если слово означает нечто исключительно конкретноматериальное и узкоспециализированное, то, стоит этому предмету устареть или прийти в тупик в своём развитии, оно унесёт своё имя с собой в “могилу”. Если его не “обессмертит” поэт, например, как это сделал Пушкин с “красным кушаком”.

Но такой памятник нерукотворный — всего лишь надгробная плита, капля янтаря, в которой застыло доисторическое насекомое. Живые понятия, как в примерах с пиджаком и буквой “А”, эволюционируют, отвечая вызовам времени. И тем ловчее они это делают, чем “выше” удалось им забраться, чем больше смыслов они интегрировали в себя, проведя канал через умы как можно большего количества разных людей.

Если мы проинтегрируем процесс развития и слов, и букв, и даже пуговиц пиджака, и рассмотрим получившийся путь, то заметим, что все они начинают двигаться, эволюционировать от чего-то очень конкретного и осязаемого, продиктованного необходимостью. А далее либо развиваются, пока не станут чем-то отвлечённым, чем-то с виду простым, но вобравшим в себя огромный исторический пласт, либо отмирают, когда окончательно теряют канал, связующий их с более приземлёнными понятиями, вбирающими в себя непосредственные впечатления и живые эмоции.

Корни и листья

Говорят, искусство отражает жизнь. Но многие люди искусства говорят, что тщатся выразить не жизнь, а нечто неопределимое, то, не знаю, что. Некое чувство, эмоцию, для которой нет слов, нечто… Нечто.

Эдвард Сарат, джазмен и преподаватель импровизации в одном америкосовском универе, пишет, что вдохновлённый музыкант, импровизируя, выражает архетип, с которым он соприкоснулся. И что этот архетип тем более “плоский”, чем конкретнее он выражен. Манифестация энергии из высших областей в приземлённые упрощает еë. И чем конкретнее выражение (чем жёстче правила стиля, чем меньше в твоём распоряжении нот и тембров), тем более плоским будет отражение архетипа в материальной области. Такова цена за воплощение.

Можно предположить, что многие пророки, визионеры и прочие блаженные, не обладающие ни музыкальным, ни художественным талантом, сталкивались с этим же слоем психики, после чего тщетно пытались выразить свои переживания, судорожно ища подходящих понятий. Видимо, таким вот образом и появились архонты и демиурги в их мистическом смысле: более подходящих слов не нашлось. И чем более высоко по шкале абстракции удалось взойти некоему понятию, тем более отвлечённый от конкретности архетип в них вкладывают такие путешественники в неведомое, чтобы сделать проводником в мир дольний для своего прозрения.

Так, если колесо фортуны поворачивается должным образом, первобытный возглас становится возвышенным понятием, пройдя весь этот тернистый путь, как это случилось со словом “мама”, например, которое указывает и на родителя и на архетип Божественной Матери.

Иными словами, движение энергии, которую мы улавливаем в сети слов, идëт не только снизу, из сырого чувственного восприятия, но и сверху, из мира невербализуемых многомерных абстрактных энергий. Это похоже на дерево, питающееся как сырой материей, впитывая земные соки корнями, так и светом, впитывая его своей кроной. Лишившись одного из этих источников, дерево погибнет и перестанет быть живым, хотя может стать прекрасным гарнитуром для чьей-то гостиной, как это случилось с латинским языком.

Пиктограммы приложений

Нам сильно повезло жить в эпоху, когда буквально на наших глазах компьютерная техника в сжатые сроки эволюционировала из песка (основным элементом которого, как известно, является кремний) до искусственного интеллекта. Мы можем видеть, как за считанные месяцы (а то и дни) перед нами с огромной скоростью разворачиваются эпохи, аналоги которых в культуре развивались десятки или даже сотни лет. Сегодня мы живём в эпоху цифровых “пирамид”: каждый стремится оставить на кремниевом барельефе (aka сервер) записки и картинки, свидетельствующие об их величии. Короче, заводит аккаунты в нельзяграммах и прочих вконтактах, не забывая боготворить котиков. А что есть эмоджи, как не неоиероглифы?

И одно из ярчайших явлений, возникших в ответ на вызовы времени, мы имели удовольствие наблюдать совсем недавно, когда смартфоны стали не просто доступны, а практически необходимы современному человеку. И произошло оно в оформлении пиктограмм приложений, по поводу которого много раз выражало своë мнение общественность. Короче, произошëл дебрендинг.

И произошëл он (помимо всего прочего, естественно) для того, чтобы логотип приемлемо и узнаваемо смотрелся при масштабировании на мобильном экране.

Но прежде, чем стать настолько узнаваемым, чтобы даже просто цвет создал в нас соответствующие ассоциации, бренд должен был пустить в нашем сознании достаточно глубокие корни. Ранее бренды были красочными, детализированными, напоминая нечто очень твёрдое. Но сегодня логотип должен быть оргинальной и простой во всех смыслах, но узнаваемой пиктограммой.

Вернëмся к финикийскому алфавиту и внезапно придëм к выводу: все алфавиты, производные от финикийского, провели дебрендинг букв. Притом в самом финикийском алфавите мы ещë угадываем иероглифическое изображение конкретных вещей. А в современных буквах мы угадываем изначальные иероглифы, но вот созерцаемые конкретные вещи уже не особо. Уж больно современные буквы… абстрактны.

И финикийский алфавит для наших букв будет корнями, в которых мы с интересом узнаëм древних пращуров нашей азбуки. А то неопределëнное, но узнаваемое, что мы ощущаем по отношению к нашим буковкам сегодня (момент безошибочного узнавания буквы как таковой без опоры на природные объекты, из которых они произросли) будет листьями, впитывающими свет.

Таким образом мы имеем следующее соотношение: степень интеграции пропорциональна степени абстрагирования или расстоянию, с которого мы изучаем объект. С одной стороны большое расстояние позволяет увидеть его целиком, а с другой — мы теряем из виду детали.

Побег в высшие сферы

Мы являемся детьми нашей планеты, своеобразным временным срезом еë эволюции, расстëгнутой нижней пуговицей пиджака, но расстëгнутой сос мыслом с длинной предысторией, буквой “А”, вставшей рогами вниз, но не по злому умыслу, просто так уж всё обернулось. То есть мы несëмся с определëнной скоростью, проинтегрировав которую, можем прикинуть пройденный путь, увидеть светлую полосу нашего поезда в ночи, чтобы понять, по какому маршруту нас несëт инерция. И всë указывает на то, что живые существа нашей планеты начинают свой путь из грязи, создавая молодые побеги, которые делают свои первые шаги, питаясь пищей земной, прежде чем подставить ветру уже свои семена.

Наше тело, наши чувства, наш ум первые годы жизни способны лишь поглощать. Мы не можем дать потомство ни в каком из смыслов до определённого момента в своём развитии. Мы пользуемся материальными благами, мы испытываем эмоции лишь реагируя на события, мы думаем в моменте, с трудом оперируя отвлечëнными понятиями.

По мере роста мы начинаем производить материальные блага, дарить эмоции, становясь из зрителя участником действа, мы становимся способны созерцать и оперировать мыслями, оставаясь внешне в спокойном состоянии.

Наши “корни” обогащают наше тело, чувства и разум, питаясь впечатлениями. Мы ищем вдохновения и смысла, света озарения, чтобы ощутить биение жизни и понимать “зачем это всё”. Мы буквально скрещиваем свет сознания и чувственную почву, создавая вокруг себя сущности, обладающие как формой так и смыслом, и даём им имена.

Если наши творения выживают, преодолевая все тернии, они растут и меняют постепенно форму, адаптируясь к вечно меняющемуся миру. Но, памятуя о том, что наша родная планета в любом случае, как бы ни сложились обстоятельства, не вечна, в нас может закрасться подозрение, что наша судьба — укорениться в небе, где-то среди ужатых в нашем восприятии до точек звёзд. А иначе, зачем всё это?